Все мы знаем роман «Идиот» Ф.М. Достоевского, и мы знаем, что этот роман полон цитат, достаточно интересных и мысленно острых. В этой статье мы рассмотрим выделенные цитаты из романа «Идиот», и посмотрим, как они могут помочь нам в нашей жизни.
Он человек действительно очень ученый, и я обрадовался, что с настоящим ученым буду говорить. Сверх того, он на редкость хорошо воспитанный человек, так что со мной говорил совершенно как с равным себе по знаниям и понятиям.
Я хочу хоть с одним человеком обо всём говорить как с собой.
Дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом и без сердца.
Причины действий человеческих обыкновенно бесчисленно сложнее и разнообразнее, чем мы их всегда потом объясняем, и редко определенно очерчиваются.
Чувство самосохранения – нормальный закон человечества.
Безобразие и хаос везде найдешь.
В наш век все авантюристы! И именно у нас в России, в нашем любезном отечестве. И как это так все устроилось — не понимаю.
А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах.
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать, смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью моей наверстаю…»
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!
Умный и ловкий человек он был бесспорно. Он, например, имел систему не выставляться, где надо — стушевываться, и его многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он знал всегда свое место.
Он и не ожидал, что у него с такою болью будет биться сердце.
В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем.
Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества.
Через детей душа лечится…
что ложью началось, то ложью и должно было кончиться; это закон природы.
Да и неприлично великосветским людям очень-то литературой интересоваться. Гораздо приличнее желтым шарабаном с красными колесами.
Самое тонкое, хитрое и в то же время правдоподобное толкование оставалось за несколькими серьезными сплетниками из того слоя разумных людей, которые всегда, в каждом обществе, спешат прежде всего уяснить другим событие, в чем находят себе призвание, а нередко и утешение.
Пьян вы думаете? Ни в одном глазу! Так разве рюмки три-четыре, ну пять каких-нибудь есть.
Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особых талантов и человек обыкновенный.
Еще одно непредвиденное, но самое страшное истязание для тщеславного человека, — мука краски за своих родных, у себя же в доме…
Мы все до комизма предобрые люди…
Вы в такой ловкой форме сумели предложить вашу дружбу и деньги, что теперь благородному человеку принять их ни в каком случае невозможно.
Он имел практику и опыт в житейских делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем со своим царем в голове, человеком «без лести преданным», и — куда нейдет век? — даже русским и сердечным.
Теперь уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон.
Ограниченному обыкновенному человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний.
Я требую уважения, князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так сказать, мое сердце.
Пусть бы выдумал это сочинитель, — знатоки народной жизни и критики тотчас крикнули бы, что это невероятно; а прочти в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности.
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье.
Я всегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею. Я не имею жеста. Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею.
Что ложью началось, то ложью и должно было кончиться; это закон природы.
Я заметил, что он переносит мою раздражительность так, как будто заранее дал себе слово щадить больного.
Совершенство нельзя ведь любить; на совершенство можно только смотреть как на совершенство, не так ли?
Что же касается глубины своей совести, то она не боялась в неё заглянуть и совершенно ни в чем не упрекала себя. Это-то и придавало ей силу.
Правду говорят только те, у кого нет остроумия.
Он и не ожидал, что у него с такою болью будет биться сердце.
Я не был влюблен… я… был счастлив иначе.
Искажение идей и понятий встречается очень часто, есть гораздо более общий, чем частный случай, к несчастию.
Трус тот, кто боится и бежит; а кто боится и не бежит, тот еще не трус
Мы вот и любим тоже порозну, во всем есть разница. Ты вот жалостью, говоришь, ее любишь. Никакой такой во мне нет к ней жалости. Да и ненавидит она меня пуще всего. Она мне теперь во сне снится каждую ночь.
Ограниченному обыкновенному человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний.
Здесь ужасно мало честных людей, так даже некого совсем уважать. Поневоле свысока смотришь, а они все требуют уважения.
Дело в жизни, в одной жизни, – в открывании ее, беспрерывном и вечном, а совсем не в открытии!
Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по шестьдесят лет жизни?
Я ее не любовью люблю, а жалостью.
Гласность есть право всеобщее, благородное и благодетельное.
Закон саморазрушения и закон самосохранения одинаково сильны в человечестве!
Если и будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется гораздо менее странным.
Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками.
Сосед спросил с той неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего: «Зябко?»
С тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть.
